ТО Телега в лицах >>> ЭD. Новости

Word-версия

Комната. Из полураскрытого окна видны залитые солнечным светом черепичные крыши вильнюсского Старого города. На столе, стоящем у окна, среди разбросанных фотографий и листов бумаг лежит потрепанная тетрадь, страницы которой перелистывает ветер.
Сама комната уже давно не просит, а требует ремонта, она обставлена еще в «те» годы, в ней давно не наводили порядок, но это не значит, что в ней грязь, просто разбросаны вещи. На стенах висят фотографии. Фотографии разбросаны и по полу.
У стола сидит старичок лет шестидесяти в костюме, который долго ждал своего часа в шкафу. Старичок осматривает комнату так, словно каждый угол, каждая трещинка рассказывает ему то, что они видели и пережили вместе и порознь.

Из кухни начинают доноситься звон и стук кастрюль – хозяйничает старая еврейка Лиля.

ЛИЛЯ: Что же Вы, Антон Павлович, не съели котлеты? Или я зря их готовила из мяса? Или что? Вы не поверите, но я на вас иногда удивляюсь. Я Вам столько лет уже готовлю и знаю Вас еще больше, я даже уже к Вам на Вы говорю, потому что Вы старый и уже годитесь мне в женихи, но я Вас не понимаю. То Вы съедаете все и мне нечем даже покормить кошечку, то Вы не едите ничего, и мне кажется, что кошечка лопнет. В Ваши годы надо если не вовремя платить за квартиру, то питаться – это точно. Одно из двух, потому что на то и другое пенсии не хватает. И это скоро мы станем Европейским Союзом. А вы знаете, кто хорошо питается? Вы никогда мне не поверите, потому что сидите в этих стенах и не видите жизни. А она текёт, Антон Павлович, жизнь текёт и уже очень быстро. Если раньше, как писали в газетах, ой, Вы меня простите за мою образованность, как говорила моя мама, быстрыми темпами шли стройки, то теперь так же быстро идет жизнь. Или Вы помните Алдону? Эту литовочку с первого этажа с сорок пятым размером сандалей и чей папа не хотел быть никем и не мог стать всем? Как она прибегала ко мне и просила три рубля до зарплаты папы. Как она плакала и мотала своей непричесанной головой и клялась, что в крайнем случае продаст свои клумпес. И мое хоть еврейское, но хрупкое сердце не выдерживало, потому что я знаю, что такое продать последнее. А как только все тут стали независимыми, а ее папочка умер от цероза печени, она сдала свою квартиру под офис. И потом приехала сюда уже причесанная и в туфельках, говорит, чтобы я ее называла не Алдонка, как она есть, а поня Алдона. Или Вы это слышите? Поня Алдона! Я Вам так скажу: человек, что хоть раз не отдал три рубля, никогда не будет уважаем уважаемыми людьми. Я и ей так сказала. Так знаете, что она сделала? Она приехала на другой день и дает мне новых российских три рубля, чтобы я подавилась. Что сейчас эти три рубля и что тогда три рубля? Я Вас спрашиваю, Антон Павлович. Я и ее так спросила. Так знаете, что она мне сказала? Что я старая жидовская морда. Меня так не называл мой Самуил, когда ему было плохо. Я же, как умная женщина, промолчала, я выкинула в нее эти три рубля и я ушла. Но когда к ней приехали арендовать ее квартиру, я ей так и крикнула, что она Алдонка-гондонка. И я буду это кричать всегда, а она пусть сдает свою квартиру дальше. Мой Самуил называл меня цветочком, не только потому что имя мое Лилия, а потому, что я никому не сделаю плохо. А тут эта... А Вы знаете, Антон Павлович, зачем я Лилия? Не почему, а зачем. Чтобы меня спасти от гетто и других несчастий на еврейский народ, родители поменяли мое имя в документах с Лии на Лилию и отдали соседям полячкам. И Вы думаете, что после такого, я буду делать людям плохо? Идите же кушать, а то сейчас начнет стынуть.
(Лиля выглядывает из кухни)
Антон Павлович...

Фотовспышка – и фотография выглядывающей Лили висит в рамочке на стене.

Фотография старой Лили превращается в фотографию молодой Лили – лет тридцати.
У стены стоит и смотрит на фотографию Лили девушка - Дина.

ДИНА: А это она и есть – ваша домработница? Странно это для еврейки. Теперь я понимаю, почему ты не поступаешь в комсомол. С таким взглядом на жизнь не пробьешься. Да-а-а... С твоими именем и отчеством писателем надо быть, а ты фотографируешь. И почему ты фотографируешь каких-то кухарок, соседей? Что они? Сейчас время великих строек и достижений, человек никому не интересен. Нужно показать общество. А ты? Дина, и за что ты влюблена в Тошу, не понимаю. Вроде и в армии отслужил, и институт закончил, а все ты еще романтик какой-то, не приспособленный к жизни, не чувствующий ее ритм и темп. А ты не хочешь разменять квартиру и жить в новостройках? Сейчас строятся целые районы – Лаздинай, Жирмунай. А дома! Со всеми удобствами, между прочим. Да и в Старом городе жить как-то старомодно. Старо. Ты так не считаешь? Ты что, хочешь повесить меня рядом с кухаркой?..

Фотовспышка – и Дина исчезает с кровати, а сама кровать остается помятой.

В комнату входит мама Антона.

МАМА АНТОНА: Ну, мы поехали. Оставляем тебя за хозяина. Я тут попросила Лилю присмотреть за... квартирой. Она и поесть приготовит. Ах, Тоня, ну, почему твоя кровать помята? Ты уж приучайся к самостоятельности. Ведь нас с отцом сюда работать прислали. А это много времени будет отнимать, один будешь часто оставаться. Знаешь, я тоже скучаю по Лениниграду, но ведь мы не надолго. Отреставрируем город – и домой. Конечно, это не за один день сделается, но... Если бы ты видел, какой он в чертежах. Все так и дышит средневековьем. Мы постараемся сохранить эту красоту. И замок в Тракае заново отстроим. Кстати, а где отцовский подарок?

Фотовспышка – и мама Антона, стоящая на пороге комнаты, замирает на фотографии.

Фотографию мамы Антона, как и кипу других фотографий, держит в руках старичок лет семидесяти - Винцас.

ВИНЦАС: Красивая женщина. Ты сам фотографировал? Я не знал никого, кто бы знал ее и не был в нее влюблен. А она любила твоего отца. И мы все очень удивились, когда все это произошло. Наверное, она соскучилась по дому, по Ленинграду. Поэтому и уехала с этим кучерявым. Ты как считаешь? Да, уехала... Знаешь, Антон, что такое одиночество? Нет, это не когда ты разговариваешь с фотографиями. Это когда фотографии разговаривают с тобой. А телефон наоборот – молчит. Когда фотографии кричат тебе о прошлом, напоминают, что у тебя кто-то был. И уже никак не избавиться от этих голосов, что даже домой не хочется возвращаться. Я вот сорвал со стен все фотографии. Устал. А тебе, наверное, сейчас вдвойне хуже, когда у нас так изменилось, появились границы. Как это говорится, оторванный ломоть? Или как? Когда все свои где-то далеко, за границей. А ведь душа как птица – ей хочется парить и петь, и петь не в одиночку. Даже если тебе не двадцать. Зачем они кричат: Литва литовцам? Я литовец, мое имя как и автора гимна Литвы – Винцас, но я не принимаю этого. Вильнюс – город пяти культур, и это его красит не меньше архитектуры. Но так всегда бывает на переломе времен, потом всё успокоится, и крикунам будет стыдно. А сегодня они патриоты. А что это за странная фотография?

Винцас держит фотографию не законченной записки:
«Тоша, я не могу так дальше жить. Я не могу дальше жить с тобой. Я ухожу от».

Пленка крутится назад – текст записки исчезает.
У стола стоит Дина, пишет записку. Она оборачивается.

ДИНА: А, это ты. Это даже хорошо, что ты здесь. В общем, я ухожу от тебя, Тоша. Сейчас. Я устала. За те десять лет, что мы месте, ничего не изменилось. Мы живем в этой однокомнатной дыре, и все, что у тебя есть, - фотоаппараты, один из которых подарил тебе отец еще когда ты учился в школе. Дина - человек, и она устала, Тоша. Люди работают, получают квартиры, дачи, ездят за границу, покупают «Жигули». А что ты? Ты так ничего и не добился... Ой, да прекрати ты хоть сейчас!..

Фотовспышка – и фотография закрывающей объектив Дины оказывается на полу в комнате, среди других фотографий.

Антон Павлович оглядывает комнату, встает со стула, заглядывает в кухню.
В кухне такой же беспорядок, как и в комнате, ни о какой приготвленной еде не может быть и речи.
Антон Павлович осматривает фотографии Вильнюса, висящие на стенах.
Антон Павлович подходит к окну, оборачивается. Фотографии, зафиксированные ранее в разное время (мама стоит на пороге, Дина сидит на кровати, Винцас сидит на стуле посреди комнаты, Лиля заглядывает из кухни) «стягиваются» в одну «живую» фотографию - создается композиция, где все они занимают те же места, что и на фотографиях, только они не застывшие, а живые, смотрят вслед Антону Павловичу, Тоне, Тоше, Антону.
Антон Павлович улыбается им, те кивают ему.
Ветер перелистывает тетрадь, в которой можно заметить имена и слова: Лиля, Дина, мама, Винцас, «Жигули», Алдонка и т. д.
Антон Павлович смотрит на фотографии Вильнюса. Те также «стягиваются» в одну большую единую фотографию и эта фотография «оживает»: ходят люди, ездят автомобили, автобусы, идут экскурсии. Из окна одного дома в Старом городе вылетает птица. Она взлетает в небо. Вильнюс виден с высоты птичьего полета.
Фотовспышка – и на фотографии замирает птица над Вильнюсом.

КОНЕЦ

ПРИМЕЧАНИЯ:
Начало и конец – наши дни;
Сцена первая – 2003 год;
Сцена вторая – начало 70-ых годов;
Сцена третья – начало-середина 50-ых годов;
Сцена пятая – начало 90-ых годов;
Сцена шестая – начало – середина 80-ых годов.