Сергей Гурьев. Контр Культ Ур'а

Начиная года с 89-го духовная жизнь России с тупой неуклонностью поползла под знак нарастающей апатии. Последние ежи удивленно осознавали, что все интеллектуальные причитания на тему некоего бегства из рок-среды экзотических птиц Большой Культуры, заброшенных туда "застойными временами", оказались очередным мифом. "Круги своя", на кои эти птицы, согласно версии В. Мурзина, должны были вернуться, внимательное око практики не обнаружило. В литературе, театре, прямом и параллельном кино, рок-критике, только что не сортирных граффити творилось одно и то же: ярое рвение как можно дороже запродать накопившийся за годы подпольной неподкупности моральный капитал. Брезгующий движением наверх "перманентный андерграунд", с демонстративной стойкостью отвергающий посулы власть имущих, утратил заветную органику подполья времен расцвета, будучи вынужден искусственно стилизовать внутри себя заветную ауру нонконформизма. С крахом трактовки рока как "молодежного искусства социального протеста" многие перестали видеть в нем "больше, чем музыку". Эстетов потянуло на любимый формализм, в самом светлом случае сдобренный легким налетом психоделии. Из "экзистенциальной плеяды" постдемократической эпохи на удивление вперед и вперед продолжал двигаться лишь столь на первый взгляд однозначный Егор Летов. Об остальных (Янка, Ник, Рома Неумоев) говорить по разным причинам совсем сложно. Во всяком случае за последние два года ничего им равноценного не появилось - если не считать предмет данной статьи. "За последние два года" здесь - определение довольно условное, относимое лишь ко всесоюзному резонансу вокруг последней звезды андерграундного небосклона Страны Советов, наступившему после выступления КОМИТЕТа на втором "Сырке" в декабре 1989 года. До того о нем кроме родного Кенига знали лишь локальные тусовки трех городов, посещенных досырковым КОТом - Риги, Харькова и Архангельска. Второй "Сырок" я прошляпил, будучи охвачен бурной лекционно-коммерческой деятельностью в запредельном Норильске. Вернувшись в столицу, я выслушал нескончаемую череду описаний сей в меру знаменательной акции. Фактически все лица ценимого мною душевного склада единодушно объявили главным событием и открытием фестиваля КОМИТЕТ, а солиста Олди - фигурой, однозначно становящейся в один ряд с заживо канонизированными подпольной молвой Егором, Янкой и Ником. Стоит напомнить, что в "Орленке" КОТ рубился не на таком уж и безрыбьи: помимо него, в рядах события фигурировали, к примеру, ВОСТОЧНЫЙ СИНДРОМ, ЧОЛБОН (глубоко чуждый мне, кстати), РАББОТА ХО и иже. Доминирующей характеристикой КОТа после кометиной акции первоначально стало определение, введенное нашим славным Кушниром: "припанкованный рэггей с матерком". Самого Олди я впервые увидел весной быстро наступившего 1990 года на многострадальном сурановском "Андерграунде" в Сыктывкаре. Где-то за кулисами вдруг всплыл длинный и темный персонаж, очертаниями напоминающий крупную покалеченную птицу с печатью бессилия на плетьми свисающих членах. Растерянные глаза с мутной поволокой вяло смотрели из бездонной глубины глазниц, зарастающих сверху тяжелыми надбровными дугами - все вместе так и дышало эдаким мамоновским Египтом, инкрустированной мумией. Описанное лицо размягченного кондора сосульками нализавшейся девицы обрамляли беспорядочные растафарские косички, выдающие тертого русского брата детей Ямайки. - Мы готовы, - сказал человек-птица скомканным голосом, в коем супермэн узрел бы нечто заискивающее, а паломник - умиротворяющее и обволакивающее. Довольно бестолково ведший то бестолковое дело, я объявил КОМИТЕТ, и он начал кучковаться на сцене. ...Это был, конечно, никакой не "припанкованный рэггей" - подобный термин мог возникнуть разве что из факта джемового участия в сырковом варианте КОТа вабанковского Скляра - если того, конечно, можно считать панком - впрочем, понятие "панк" сейчас настолько опошлено, что, наверное, можно. Даже собственно "рэггей" здесь не проходило как четкое определение. Это был разве что совершенно неоформленный, импульсивный рэггей, даже просто мечта о рэггей, причем мечта стоически осознанно несбыточная. Если к тому же учесть, что рэггей и все растаманство - это тоже мечта - ямайская мечта о мифически обетованной Эфиопии, возносящей рядового негра до абсолютного еврея, то русккий рэггей будет уже мифической мечтой о мифической мечте. Возможность рэггей в России почему-то исстари отрицалась всеми от мала до велика, от Башлачева до Зофара Хашимова. Дескать, если ты за Полярным Кругом играешь рэггей, так ты там в пальмовых трусах и ходи. "А нам нужны...". Хотя контекст может просто измениться, и условный негр, околевающий на северном полюсе, окажется круче живого жирного негра на берегах Замбези. Бриллиант может сидеть в колье, а может - в очке. ...Черное на белом - кто-то был неправ Я внеплановый сын африканских трав Я танцую рэггей на грязном снегу Моя тень на твоем берегу. Сергей "Олди" Белоусов родился на Алтае в городе Новокузнецке 16 октября 1961 года. Жил в Барнауле, в Средней Азии, затем встрял в какую-то крайне темную историю, в ходе которой, надо полагать, лучше многих изучил цену жизни и смерти. В Кениг он приехал учиться на корабельного кока. Прибалтийский Калининград - он же Кенигсберг - я посетил весной пресловутого 1989 года по личным коммерческим делам, и о наличии в городе регионального рока думать не хотелось. Время прошло в работе, пиве и праздных брожениях по городу. Кениг - город убитой Германии. В городе сохранился ровно один немец. Грязные сырые дома, на которых любая полустертая немецкая надпись, вдруг обнажившая из-под осыпавшегося "БУЛОЧНАЯ" - все равно что уцелевшая церковь. Каждый арийский водосточный люк - праздник души. Лютеранская строгость перебита в бульдозерную советскую тупость. В центре города стоит разрушенный готический собор с могилой Канта у наружней стены и мусорными руинами внутри. На вратах собора висит черный трехрублевый замок, а под ценой процарапано: "Вот плата за истину, которую нам дала революция". Через дорогу от собора - ДК моряков, где Олди какое-то время работал художником-оформителем. Вдоль кенигского побережья посреди Балтийского моря имеет место теплое течение - говорят, отросток Гольфстрима, несущий в былую Восточную Пруссию вечную весну. Так и хочется сентиментально думать, что в эти гераклитовы наизнанку воды некогда кунали ноги подлинные ямайские растаманы. Time will tell. Весь КОМИТЕТ - это, в общем, мистическая смесь грязных обрывков великих мессианских культур - уничтоженных германцев; негров, ищущих в себе на излете второго тысячелетия христианства отсвета царя Давида; пришлых русских вшей, бессмысленно снующих по трупу брата-немца. Разноцветные растафарские часики на руке басиста Диса, длинные плетеные "ворота в духовный мир" - волосы Олди, черные эсэсовские одежды, немецкие значки и гербики, русский язык. А теперь для души налети, ураган Зацепи меня с собой Зацепи всех ребят Вознеси до небес И пускай себе летят На четыре стороны Кто куда, кто с тобой А кто ни ху не понял - Отпусти домой. Играть Олди начал весьма поздно - в 1986 году. Первая его группа - СВОБОДНЫЙ ЧЛЕН - по слухам, ориентировалась на панк - судя по всему, не вполне настоящий. Подлинные привязанности проступили быстро - ранний АКВАРИУМ растаманского периода, собственно Боб Марли. Боба Марли Олди собрал всего - всего его у него и украли. Оторви себе глаза И пришей их на жопу. В 1987 г. - как все любят подчеркивать, в годовщину смерти Марли - появился собственно КОМИТЕТ, изначально взявший курс на косяки и рэггей. Той же осенью левоэкстремистское крыло Калининградской областной филармонии втянуло КОТ в свою акцию, подставив его под расхожее социальное крещение - обвинение в фашизме. Поводом послужила песня "Так скажи нам", включавшая крамольные строки раннего Олди: "на ваше светлое завтра я давно положил". Филармония была вынуждена отмазываться низкопоклонными реверансами и адвокатского толка справкой эксперта, под маской которого скрывался тогдашний клавишник КОМИТЕТа и по совместительству редактор подпольного рок-журнала "Рот" Андрей Коломыйцев. Долго Коломыйцев в новоявленной растаманской банде не удержался. КОМИТЕТ изначально тяготел к континууму расслабленных, но тертых по жизни людей - и завернутый интеллектуал-редактор выглядел в его рядах неуместным павлином в стае хмурых орлов, Андреем Мироновым в фильме "Мой друг Иван Лапшин". Заядлые котоведы легко опознают его нескромные клавиши в саунде первого "студийного" альбома КОМИТЕТа "Зубы", записанного в один присест в кенигском ДКЖ в ночь на 5 февраля 1988 г. Помимо Коломыйцева, на "Зубах", запечатлевших одноименную первую программу КОТа, с Олди записывались самые различные личности. На басу, к примеру, играл некто Стэн - довольно матерый и своенравный деятель - в сущности, второй человек в группе на том этапе. Это его и погубило, ибо вяло-созерцательный расклад не мешал Олди в быту и искусстве быть заядлым тоталитаристом. О бесконечных стычках Олди-Стэн и поныне ходят легенды. На "Зубах", скажем, Стэн не доиграл и ушел из группы прямо с записи в черный ночной Кениг - из-за чего на хвосте альбома возникает импровизированный клавишный бас Коломыйцева. В 1989 г. Стэн реанимировался для гастрольной поездки в Архангельск, после чего рассосался окончательно. "Басисты - люди самые ненадежные" - любит говаривать Олди, явно злоупотребляя индуктивным методом познания бытия. Ряд "зубных" людей играет в КОМИТЕТе по сей день: барабанщик Шура Верешко, саксист Андрей Брытков (оба до КОТа играли в хардовой кенигской группе ХОРОШИЕ ВРЕМЕНА; Шура переучился на рэггей, Андрей - нет) и сомнительного музыкального смысла бэкинг-вокалистка Ирина Сильченко (ныне - Метельская). "Зубы" по музыке представляли собой шаровой рэггиобразный джем безосновательно пытающихся блеснуть в рамках фона для Олди инструменталистов; а по текстам - важный для всего нашего рока переход от социальности к метафизическому экзистенциализму: первая как бы уже исчезла, а второй - еще не оперился. Оба вектора, как ни странно, удачно рифмовались - вплоть до буквального уровня: "замкнуты кольца - комсомольцы". Отрешенная метафизика в полной мере восторжествовала лишь на трех вещах альбома - программной растаманской солнечно-языческой "Скоро лето", лирическом хите "Розовый балет", который при должной раскрутке мог бы потягаться с бутусовскими опусами; и, наконец, на печально-безжалостной финальной композиции "Не верь мне" - пожалуй, лучшей на альбоме. Беги от меня, пока ты нравишься мне Беги от меня, пока ты одета Не верь мне, не привыкай ко мне Скажи мне "нет" - и ты останешься со мной навсегда В общем, уже тогда было ясно, что близость с этим вялым вампиром - дело нешуточное. Но, как отмечалось выше, ранний КОМИТЕТ тогда худо-бедно знали лишь Харьков, да Рига, где к мутным растаманам особо прикололась редакция журнала "Спидъ", в одном из номеров коего было опубликовано единственное, существующее в природе интервью с Олди. (*1*) У основной массы рок-населения страны Кениг продолжал ассоциироваться с группой "жестяночной волны" "003" - благодаря ее якобы триумфальному выступлению на "Литуанике-86" и шуму, поднятому вокруг оного факта лично Анатолием Гуницким. В упоминавшемся декабре 1989 г. "003" и КОТ вместе выступили на упоминавшемся втором "Сырке", после чего все встало на свои места. All this time КОМИТЕТ продолжал влачить жизнь сонных баночных пауков, не имея точки и конструктивного желания что-то делать. Репетиции с успехом возмещались конно-плановыми медитациями, в ходе которых словно из воздуха родилась вторая, коронная программа КОТа "Король понта" ("Зомби"), куда вошли все его экзистенциальные хиты - "Африка", "Колыбельная", "Не время любить", "Завтра не будет", может быть, сильнейшая вещь КОМИТЕТа - "Новый солдат" ("За упругими стенами"). Мне уже до звезды, кто здесь есть кто Кем я продан и кем вознесен Я проклят святошами, я обречен На жизнь Я тянул руки вверх, услышал: держись Вцепился зубами в трухлявый карниз Я поверил ему Падая вниз Я подумал: пиздец, но это был не конец Я возвращался с небес Я сам себе сын, брат и крестный отец Программа эта и разобралась с "Сырком" - несмотря на глубочайший cold turkey Олди, а затем усердно каталась по стране весь 1990 г., плавно становясь - несмотря на отсутствие студийного воплощения - андерграундной легендой года. Минск, Сыктывкар, Зеленоград, Тверь, Киев, Рязань. Деньги платили не всегда, не везде - и гастроли часто являли собою лишь повод собраться и провести редкую электрическую репетицию в ходе концерта. Группа атараксично плавала в пространстве, как небольшой (рыбный) косяк. Из Сыктывкара КОТ перекочевал на наш третьеиюньский фестиваль, а месяц спустя вписался в памятный массовый выезд на трагически сорвавшийся Всесоюзный панк-фестиваль в Гурзуфе. Массовое нашествие варварских орд на респектабельное Южное Побережье (фестиваль был анонсирован "Тихим парадом", выходившим тогда еще по первой программе Всесоюзного радио) вызвало резкую реакцию отторжения у местного населения и сил охраны порядка. Венцом всему стал жестокий разгром горного палаточного панк-городка качками и переодетыми ментами: беременных девушек месили кольями. Не владеющий ситуацией оргкомитет фестиваля судорожно прятал экзотической внешности музыкантов по окрестным поселкам, спасая от неминуемой расправы. КОМИТЕТ и я укрылись в Краснокаменке (20 км к востоку от Гурзуфа) в доме кряжистого хозяина-винодела. Возвращаясь в Москву, я забыл там свои любимые турецкие тапки, которые мне, как и невинно пролитую панк-кровь, до сих пор жаль. Написав эти кощунственные строки, я отложил статью и отправился на стрелку с Кушниром, от которого получил сигнал первого номера юного московского журнала "Шумелаъ ъмышь", где прочел череду гневных возмущений на тему, что во втором "Контр Культ Ур'а" о "гурзуфской трагедии" не написано ни слова. Итак, лирическое отступление о Гурзуфе. В принципе в тот номер материал на эту тему готовили Кушнир с Липатовым, но как-то все это не склеилось и в итоге действительно ничего не вышло. Лично мне на эту тему вообще писать не хотелось - потому что мне не хотелось становиться поздним Невзоровым от рок-прессы. Можно, конечно, стать и сейчас. Из всех категорий лиц, оказавшихся на гурзуфской горе в ночь на 4 августа 1990 года мне на самом деле меньше всего жаль панков. Жаль юную хипню, стоявшую там заодно маленьким лагерем - ее-то, главным образом, и гасили стальными прутьями, брошенную на произвол судьбы трехсотенным панк-воинством, героически бежавшим от отряда погромщиков в 40 человек. Сами погромщики у меня никаких чувств просто не вызывают - как привычная, неискоренимая данность, неизбежные издержки катастрофического засорения мозгового генофонда нации. Панк изначально - социальный тореадор, дерзновенно машущий красным гребнем перед быком социума. И менты с качками - те же быки, и когда ты крадешь у полумертвой старухи яблоки на черноморском берегу при всем булавочном параде ты бьешь их этим гребнем по глазам. И, конечно, рискуешь попасться: панк - это риск. Иначе какой смысл: открывайте театры-студии и играйте там в панков. Завел в квартире льва - готовься принимать кровавую ванну - это уже не "В мире животных". Небессмысленно вспомнить также "Дорогу" Феллини. Исстари панки держали мусоров за недоносков, потенциальных убийц. Как бы так все и вышло. Что-ж теперь ныть-то ? В глубине души-то все понимали, что панк для них - игрушки, но каждому хотелось считать себя крутым. Для этого играли в то, что это не игрушки, а жизнь. Вот на жизнь и нарвались - настоящую неожиданно. На гурзуфской горе рог быка проткнул горе-тореадора - и тот, истекая кровью, запоздало вспомнил, что бык-то не резиновый. До чего же не хотели эти грузди в кузов лезть. "Я ж холостыми..." Немка Ута, ночевавшая на горе, потом говорила примерно так: "Эта ваша ночная драка - ерунда. У нас в Германии когда панки с фашистами дерутся, и до перестрелок доходит. Но то - дерутся. Нашего панка хлебом не корми - дай с фашистом подраться. А у вас..." А у нас все вышло по-другому. Вышло вовсе и не так. Что же до КОМИТЕТа, то он со всей этой прелестью столкнулся в самой легкой форме: при попытке сделать вылазку из Краснокаменки на пляж Артека ему преградили дорогу два качка и предложили повернуть назад. КОМИТЕТ повернул, и ничего более страшного с ними не случилось. Панками, к счастью, они никогда не назывались. ...Итак, в Краснокаменке под одной крышей со мной оказался весь костяк КОТа образца 1990г., составляюший, пожалуй, его ауральную суть: Олди, упоминавшийся Шура Верешко, Андрей Моторный (гитара) и Андрей "Дис" Редькин (бас). Все последующие ретроспективные наслоения (возвращение из армии саксиста Брыткова, реанимация Иры Метельской) эту суть, по-моему, только замутили (хотя, возможно, это очередной импринтинг). Вот и повод напоследок вспомнить, что не Олди единым жив КОМИТЕТ. Шура Верешко - после Олди, безусловно, самая яркая фигура КОТа. Внешностью напоминает испанского гранда - или, скорее, Арамиса с его мягкой снисходительной улыбкой. Тоже любит черные одежды. Изящен, ироничен. Молодая жена Таня. Недавно еще работал распорядителем грузчиков в кенигском морском порту на этой роли, видими, смахивал на сюрреалистического дирижера. Барабанные палочки возит с собой в элегантном футляре из черной кожи. Пожалуй, единственный, кроме Олди, человек в группе, по-настоящему глубоко врубающийся в рэггей - и просто единственный, по-настоящему умеющий играть. По слухам, наизусть знает все барабанные соло Дж. Бонэма - видать, и рэггей для себя открыл через "D'Yer Mak'er". Басист Андрей "Дис" Редькин юн, светел, наивен, доверчив. "Дис" - производное от "Редис". На вариант "Редька" всегда обижается и кричит в ответ: "Педь-ка!" Блондин, что вкупе с черно-серой комитетской униформой и черными очками делает его похожим на молодого гитлеровского офицерика. Ницшеанства, однако, чужд. Ходит обычно дугами и толчками, удивленно вращая головой на вытянутой вперед шее - такая трогательная курица. Больше всех в группе прикалывается к "Контр Культ Ур'а". Самый незаметный человек в КОТе - гитарист Андрей Моторный: я заметил, что он живет с нами только на второй день. Незаметность происходит от сверхъестественного спокойствия, венчаемого обращенной внутрь себя улыбкой. Неброское, но красное лицо. Сын какого-то там профессора, но, связавшись с КОМИТЕТом, покрутел, отпустил волосья. Ранее трудился в кенигской арт-роковой группе УКРАДЕННОЕ СОЛНЦЕ. В КОМИТЕТе обычно играет тактичные щемяще-фузовые дела а ля "Hotel Caliн fornia" с редкими реверансами в адрес "The Battle of Evermore" - что счастливо смещает саунд КОТа в сторону архетипов любимого сентиментальными русскими лирического рок-звучания. Все они вкупе с Олди, днями восседавшим на венском стуле, вытянув длинные ноги на соседний, создавали в краснокаменском доме единую ауру мягкой беспечности, но лишь у самого Олди эта беспечность корнями тянулась вниз, к безнадежности. Именно эта мягкая, отрешенная безнадежность - главное, что вынес КОМИТЕТ на русскую андерграундную сцену. Егор Летов дал понять, что пафос Кинчева и созидательность Шевчука потеряли смысл - но он еще кричал. Олди дал понять, что потерял смысл и сам крик - все равно ничего не изменится. Зачем биться в истерике, если в безнадежности можно обрести покой и гармонию. Может быть, это последнее место для гармонии на Земле. А слова тут могут быть любые. Хотя бы даже и те же светлые. Если солнце взойдет, С ваших крыш съедет снег. Олди лучше всех знает, что оно никогда не взойдет.